Закон Единорога - Страница 46

– Да ну?! – неподдельно удивился брат Жан. – Что-то я не припоминаю, чтобы Адам щеголял в золотой короне, а его дети гарцевали на украшенных драгоценными попонами жеребцах. Да и царь Давид вроде как был возвышен из пастухов..

Я молча слушал крамольные речи, раздававшиеся в таверне, понимая, что отчасти они есть прямое следствие недавно снятого интердикта и смутного времени, а отчасти…

– В древние времена, – продолжал монах, – славнейший из наших королей Карл Великий, которому доподлинно было известно, что есть истинная справедливость…

При этих словах мы с Лисом понимающе переглянулись, как древние авгуры.

– …Учредил настоящий суд. Такой, какому подобает ему быть на самом деле.

Я, кажется, начал догадываться, о чем намерен рассказать своим зачарованным слушателям этот грамотей в рясе. Правда, Фемы (так назывались подобные суды) были так же далеки от описываемого идеала, как духовенство от духового оркестра.

– …Суды эти, – понизив голос до громкого шепота, вещал брат Жан, – вершили свои дела тайно, сверяя решения не с богатством и знатностью подсудимого, а лишь с кодексом законов великого короля Карла, благословленных его братом – папой римским Львом ЙЙЙ. Никто не может укрыться от этого праведного суда, будь он последний подпасок или же сам император!

– Так уж и император! – недоверчиво протянул кто-то из присутствующих.

– Никто! – значительно подняв указательный палец, подтвердил святой отец. – Фрайграф, вершащий суд, поручает двум своим шефенам вручить вызов на суд лично обвиняемому или же кому-то из его ближайших родственников. И мало кто посмел ослушаться этого вызова. Те же дерзкие, кто все же пренебрег властью этого суда, понесли суровую кару за свое ослушание. Их захватывали врасплох и с завязанными глазами приводили на судилище. Обвинение, подтвержденное клятвой трех шефенов, не допускает уже никакого оправдания со стороны обвиняемого. Их приговор всегда гласит одно – смерть! – монах обвел пронзительным взглядом потрясенно молчавших слушателей и продолжал: – Тех же, кто пробует отсидеться за стенами своих замков, уповая на силу оружия, находят либо удавленными веревкой в собственной постели, либо повешенными… И только кинжал, воткнутый рядом, показывает, чьих рук это дело.

В полнейшей тишине послышался сдавленный тоненький всхлип. Спасенная «ведьма», дрожа как осиновый лист, словно за ней уже гналась дюжина шефенов, испуганно смотрела во все глаза на рассказчика, ставшего вдруг необычайно суровым.

– Иди-ка, Орин, спать! Что это ты, брат Жан, рассказываешь на ночь такие страшные сказки? – с некоторой укоризной глядя на своего друга, поспешил разрядить обстановку Лис. – Ну-ну, успокойся, дитя! Тебе действительно пора спать. Я думаю, на сегодняшний день тебе и без того достаточно страхов.

Напуганная Орин поднялась и, робко поклонившись на прощание, удалилась в свою комнату, сопровождаемая могучей Мадлен, на фоне которой она смотрелась совсем крохой.

– Да не слушай ты этих трепачей! – донеслись до нас утешения доброй хозяйки. – Для тебя-то это все внове, а я здесь такого наслушалась… Они же все выдумывают!

– И брат Жан? – недоверчиво и, как мне показалось, с обидой в голосе спросила Орин.

– Не знаю уж, чей он там брат, а только одно тебе скажу: мужикам верить нельзя!

За столом послышались добродушные смешки.

– Тише вы, оглашенные! – прикрикнула, оборачиваясь и грозя внушительным кулаком, хозяйка. – А то враз велю факела тушить!

– Эй, Ролло, – услышал я издевательский шепоток Бельруна. – Куда уставился9 Гляди, шею свернешь.

Жано, действительно все это время не сводивший восхищенно – телячьих глаз с дородной фигуры хозяйки «Серебряного стремени», густо покраснел и отвернулся к двери.

– А никто и не смотрит… – пробурчал он.

– Да-а… – со вздохом протянул один из трех крестьян, сидевших на дальнем конце стола, видимо, местных. – У нас таких законов не дождешься… Вон, в прошлом году неурожай был, все на корню высохло, так хлеб в нашем монастыре по сто су за сетье продавали. А еще святые отцы! На них ни суда, ни закона!

– Э-эх! Что хотят, то и творят! – продолжал сокрушаться крестьянин. – Иной раз и не поймешь, кто прожорливее – священники или сеньоры… Вас-то я в виду не имею, – поспешно начал оправдываться поселянин. – По вас сразу видать, что вы человек добрый и благочестивый. Сейчас такие монахи – редкость, нынче каждый норовит урвать себе побольше.

– Я видел в Провансе священнослужителей, добровольно отказывающихся от богатых одежд и золота и ведущих праведный образ жизни, посвящая себя добрым делам и истинному служению Господу, – вмешался в разговор купец.

Крестьяне недоверчиво переглянулись между собой, решая, воспринимать это как очередную дорожную байку или же запомнить для себя на всякий случай.

– Они именуют себя катарами, то есть «чистыми», – продолжал купец. – Чудные они люди, я вам скажу. Тварей земных у них вообще запрещено убивать. Посему питаются они одними злаками и рыбой, ходят в рубище, босиком, проповедуют слово Божье и к день гам не прикасаются.

За столом кто-то громко фыркнул.

– Чудно ты говоришь, почтеннейший! – недоверчиво произнес второй крестьянин. – Где ж это такое слыхано, чтоб монахи не грабили, не обжирались и не распутничали!

Все захохотали, дивясь купеческой небьшице.

– Он говорит правду! Не смейте! – неожиданно громко крикнул Люка и грохнул кулаком по столу. От неожиданности все замолчали, недоуменно уставившись на разгневанного циркача. – Все это истинная правда Не смейте злословить о святых людях .